Слово «душа» в наши дни превратилось в термин не столько богословский, сколько относящийся к народной вере. Душой условно называют то в человеке, что не умирает с кончиной его тела. Между тем, по замечанию современного греческого богослова Хри́стоса Янна́раса, «слово “душа” — одно из самых сложных слов, существующих в языке Библии и христианской литературы».

Согласно Священному Писанию, поясняет Яннарас, «душа не просто обитает в теле, но выражает себя через тело, ибо оно — его плоть, сердце, другие органы — также соотнесено с нашим “я”, с нашим образом бытия. “Душа” означает то же, что и “человек”, “некто”, поскольку она есть печать жизни как во внешних, так и внутренних её проявлениях. Однако если душа является признаком жизни, из этого вовсе не следует, что она представляет собой исток или причину жизни, как верили древние греки. Она скорее носитель жизни. Вот почему в Ветхом Завете душа очень часто отождествляется с проявлением земной жизни (она умирает, предаётся во власть смерти, но воскресает, когда жизнь вновь возвращается в мертвое тело). В Новом Завете, напротив, душа предстаёт как носительница вечной жизни. Это связано с тем, что спасение души понимается как открывающаяся перед жизнью возможность освободиться от власти разложения и смерти.

Отцы Церкви, комментировавшие Священное Писание, отнеслись с полным уважением к многозначности слова “душа” и не пытались свести его лишь к одному из множества значений. Они рассматривали душу и тело как два различных, но взаимосвязанных способа проявления образа Божия в человеке».

Такие слова и выражения, как «душа», «я», «образ Божий», «личность», «дух», призваны засвидетельствовать разумное, уникальное и бессмертное бытие человеческого существа. Однако каждое из этих понятий может лишь отчасти передать главную тайну человека — подобие его, такого малого в масштабах Вселенной, Творцу всего мира.

Государство, как и любая другая форма общественного устройства, нужно лишь в той мере, в которой оно может обеспечить общее благо, действуя при этом не в ущерб благу личности. Ведь общество — это совокупность людей, и из несчастных людей счастливого общества не составить.

«При отсутствии справедливости, — пишет богослов и философ V века Аврелий Августин, — что такое государства, как не большие разбойничьи шайки; так как и сами разбойничьи шайки есть не что иное, как государства в миниатюре. И они также представляют собою общества людей, управляются властью начальника, связаны обоюдным соглашением и делят добычу по добровольно установленному закону. Когда подобная шайка потерянных людей возрастает до таких размеров, что захватывает области, основывает осёдлые жилища, овладевает городами, подчиняет своей власти народы, тогда она открыто принимает название государства, которое уже вполне присваивает ей не подавленная жадность, а приобретённая безнаказанность. Прекрасно и верно ответил Александру Великому один пойманный пират. Когда царь спросил его, какое право имеет он грабить на море, тот дерзко отвечал: “Такое же, какое и ты: но поскольку я делаю это на небольшом судне, меня называют разбойником; ты же располагаешь огромным флотом, и потому тебя величают императором”».

Основа ветхозаветных законов — принцип талиона (от латинского слова «talis» [та́лис] — «такой же»). Его классическая формулировка звучит как «око за око» (ср. Исх. 21:24). Иногда талион считают чуть ли не символом суровости древнего права. Между тем, этот ветхозаветный принцип являет собой столь высокий уровень правосознания, который в Европе был достигнут только в ХХ веке, и то лишь в самых передовых законодательных системах.

Главное, что обеспечивает принцип «око за око» — абсолютное равенство людей перед законом. Еще в XVIII веке во всех без исключения странах наказание за одно и то же преступление зависело от того, к какому сословию принадлежал пострадавший. Дворянину могло сойти с рук убийство простолюдина, а вот крестьянин порой платил жизнью за простую кражу у знатной особы. Но Библия отказывается освящать неравенство. Второй важный аспект этого библейского принципа – адекватность воздаяния. Например, в бывшем Советском Союзе человека могли казнить за кражу. Ветхозаветное право отвергает подобное. Поощряя людей к милости и полному прощению преступлений, Ветхий Завет не устанавливает «нижней планки» наказания. А вот «верхняя планка» в библейском праве чёткая: наказание не должно быть более суровым, чем преступление. Увы, но во многих современных законодательствах библейский талион остаётся недостижимой мерой гуманности.

Зло в нашем мире сильно настолько, что порой его можно остановить лишь силой. Сила, особенно смертельная, применяемая для защиты жизни своей и других людей, даже будучи совершенно необходимой, не перестаёт быть делом греховным. Убийство на войне точно так же нарушает заповедь Божию «не убивай». В древности церковные правила предписывали солдатам, убивавшим врагов на войне, три года воздерживаться от таинства Причащения.

В христианской традиции сложилось понимание обстоятельств, при которых коллективная самозащита общества в форме войны становится морально оправданной. Для этого должны одновременно совпасть следующие условия: (1) общество претерпевает длительный и тяжелый ущерб со стороны агрессора; (2) все иные средства прекратить этот ущерб оказались невозможными или были исчерпаны; (3) существует серьёзная возможность успеха (т.е. есть обоснованная надежда на победу военным путем); (4) применение силы не принесёт большего зла, чем то, которое планировалось остановить; (5) война должна вестись ответственной, признанной и полномочной властью. 

Таким образом, с точки зрения христианства морально незаконны: превентивные войны; войны, начинаемые в обход попыток решить конфликт иным путём; «войны чести», когда заранее известно, что победа невозможна; войны, в которых для достижения победы придётся причинить ущерб гораздо больший, чем тот, который пришлось бы претерпеть без войны; войны, затеваемые лидерами, которые не представляют общества, от лица которых действуют.

Война — всегда зло. Порой она помогает остановить большее беззаконие, но чаще всего лишь ухудшает ситуацию. Христианин призван самостоятельно решать для себя вопрос об участии в той или иной войне, руководствуюсь в первую очередь заповедями Божиими, и лишь затем — своими убеждениями и долгом перед обществом.