В русском слове «ад» объединились значения сразу трёх библейских понятий. В Ветхом Завете есть термин «שְׁאוֹל‏» [шео́л], которым обозначали место, куда отправляются люди после смерти. Это даже не посмертие в более позднем значении, а своего рода общая могила человечества. Когда ветхозаветные книги переводились на греческий язык, слово «שְׁאוֹל‏» было передано греческим понятием «ᾅδης» [ха́дэс / а́дис], от которого происходит русское «ад». Постепенно в ветхозаветной общине складывалось понимание того, что Богу небезразлично будущее не только народа Божия, но и каждого отдельного человека. Члены общины стали верить в будущее воскресение, т.е. в то, что в отдалённой перспективе праведники, или даже вообще все люди, покинут шеол. К началу эпохи Нового Завета уже существовала вера в то, что после смерти человек продолжает осознавать себя и потому способен принимать последствия своей земной жизни. В Новом Завете наряду со словом «ᾅδης» появляется ещё один термин — «γέεννα» [ге́энна / йэ́энна], «геенна». Это слово происходит от древнееврейского названия долины Генном («גהנום» [ге-хинно́м]), места неподалёку от стен Иерусалима. Некогда здесь совершались ханнаанские языческие обряды, включавшие принесение в жертву детей. При иудейском царе Иосии ханаанское святилище было разрушено, но место продолжало внушать такой ужас и отвращение, что его превратили в свалку; сюда же бросали тела казнённых преступников. В отходах кишели насекомые, а чтобы предотвратить заражение здесь поддерживали огонь, используя для этого серу. Это мрачное зрелище легло в основу библейских слов о «геенне огненной», «где червь… не умирает и огонь не угасает» (Ис. 66:24, Мк. 9:44). «Червь и огонь, терзающие грешников, — поясняет этот образ христианский писатель XI века Феофилакт Болгарский, — есть совесть каждого и воспоминание о дурных делах, совершённых в сей жизни. Это угрызает как червь и жжёт как огонь». Библейские эпитеты так прочно вошли в русский язык, что даже тот, кто мало знаком со Священным Писанием, тем не менее порой испытывает жгучий стыд и угрызения совести.

В Новом Завете для обозначения загробных страданий употребляется слово  «γέεννα» [ге́энна / йэ́энна], «геенна». Это слово происходит от древнееврейского названия долины Генном («גהנום» [ге-хинно́м]), места неподалеку от стен Иерусалима. Некогда здесь совершались ханнаанские языческие обряды, включавшие принесение в жертву детей. При иудейском царе Иосии ханаанское святилище было разрушено, но место продолжало внушать такой ужас и отвращение, что его превратили в свалку; сюда же бросали тела казненных преступников. В отходах кишели насекомые, а чтобы предотвратить заражение здесь поддерживали огонь, используя для этого серу. Это мрачное зрелище легло в основу библейских слов о «геенне огненной», «где червь… не умирает и огонь не угасает» (Ис. 66.24, Мк. 9.44). «Червь и огонь, терзающие грешников, – поясняет этот образ христианский писатель XI века Феофилакт Болгарский, – есть совесть каждого и воспоминание о дурных делах, совершенных в сей жизни. Это угрызает как червь и жжет как огонь». Библейские эпитеты так прочно вошли в русский язык, что даже тот, кто мало знаком со Священным Писанием, тем не менее порой испытывает жгучий стыд и угрызения совести.

Правда. Об этом говорит Священное Писание: «Христос, чтобы привести нас к Богу, однажды пострадал за грехи наши, праведник за неправедных, быв умерщвлён по плоти, но ожив духом, которым Он и находящимся в темнице духам, сойдя, проповедал» (1 Пет. 3:18–19). Христиане считали сошествие Христа во ад настолько важным моментом, что упоминание о нём было включено в некоторые древние Символы веры. 

Говоря строго богословски, слово «ад» в данном контексте употребляется как обозначение места пребывания всех умерших. Но разве сама по себе отделённость от Бога, «мервенный сон», мрачное забытье — ведь именно так представляли себе в эпоху Ветхого Завета посмертное состояние — не являются адом в сегодняшнем смысле слова? 

Христос сошёл в ад, чтобы его разрушить. Он добровольно разделил с людьми страдания, в которые они себя ввергли, чтобы уничтожить адскую темницу тем единственным способом, которым это вообще возможно — изнутри. Это значит, что даже глубины ада не могут встать между Богом и теми, кого Он любит.

Страх перед адом и вера в загробное блаженство веками были могучей силой, которая удерживала от зла даже тех, чья совесть не отличалась чуткостью. Однако с евангельской точки зрения опасение возмездия и ожидание награды вряд ли можно отнести к тому, что может сделать человека счастливым.

«Мне известны три степени в спасаемых, — пишет один из выдающихся отцов Церкви Григорий Богослов (IV в.), — рабство, наемничество и сыновство. Если ты раб, то бойся побоев. Если наемник, одно имей в виду — получить. Если стоишь выше раба и наемника, даже сын, стыдись Бога как Отца, делай добро, потому что хорошо повиноваться Отцу. Хотя бы ничего не надеялся ты получить, угодить Отцу само по себе награда. Да не окажемся пренебрегающими этим!»

И всё же даже страх или желание награды порой способны стать первым шагом на пути, ведущем к лучшему. Ведь без страха человек порой не в силах осознать серьёзность грозящей опасности, а без представления о награде — понять смысл блага. Святой VI века авва (по-арамейски это значит «отец») Дорофей так рассуждает об этом: «Итак, если кто уклоняется от зла по страху наказания, как раб, боящийся господина, то он постепенно приходит и к тому, чтобы делать благое добровольно, и мало-помалу начинает, как наемник, надеяться некоторого воздаяния за своё благое делание. Ибо когда он постоянно будет избегать зла… он получает вкус к доброму, начинает понимать, в чём истинное добро, и уже не хочет разлучаться с ним… Тогда достигает он в достоинство сына и любит добро ради самого добра, и боится, потому что любит».